Когда он встречается с нами, своими учениками пятидесятых годов, мы давно уже не удивляемся тому, что он – самый молодой в нашей компании. И по внешнему виду, и, главное, по бурлящему в нём живому интересу к искусству и жизни во всех проявлениях. Ну никак невозможно представить, что Юрию Васильевичу Павлову, такому энергичному человеку со стремительной походкой, в октябре этого года исполнилось уже восемьдесят лет.

Вспоминается небольшая комната с двумя высоченными окнами на втором этаже старинного здания (ныне кукольный театр), в котором размещался Дворец пионеров. Мы, студийцы младшей группы, восхищённо толпимся у стендов, к синему бархату которых приколоты акварели Юры Свечникова, Володи Савельева, зарисовки Аркаши Егуткина – не правда ли, знакомые любителям живописи имена? А сколько учеников было у Юрия Васильевича в последующие полвека? И дело не только в их количестве, а прежде всего в том заряде доброго участия и интереса к личности, с которым он подходил буквально к каждому из нас. Гораздо позже моя мама вспоминала то, что он говорил ей по секрету от меня: «Я Лёвины рисунки критикую чаще других потому, что знаю: он не уйдёт из студии, а других критика может отпугнуть».

А мы и знать не знали, что наш учитель заочно учится в пединституте на факультете русского языка и литературы (ясно, что привлекло его именно второе слово), что семейные заботы имеют тоже свой вес – нам казалось (да это было просто очевидно), что всего себя он отдаёт именно нам.

И потому, разлетевшись на службу ли, на учёбу ли, мы отовсюду писали ему как лучшему другу, делясь самым заветным, спрашивая совета. И ответ, написанный его летучим почерком, приходил всегда серьёзный, вдумчивый, любящий. Мы приезжали на студенческие каникулы и первым делом шли в изостудию – и с какой же гордостью предъявлял нас Юрий Васильевич новым своим питомцам!

А мы с тёплой завистью смотрели на эту малышню, ещё не осознавшую своего редкого везения.

В 1961 году на базе изостудии организовалась детская художественная школа – ДХШ, и самою судьбой был определён Юрий Васильевич стать её бессменным директором. Всё начиналось с нуля: не было ни стола, ни стула, и хлопоты эти неописуемы: достаточно сказать, что в течение восемнадцати (!) лет не было в школе ни завхоза, ни завуча, ни секретаря – всё это вёз, как говорится, на своём горбу неутомимый Юрий Васильевич. Ведь нынешний адрес художественной школы – уже третий. Сначала улица Гончарова, потом – улица Федерации, и вот с 1976 года – улица Ленина, как раз напротив здания бывшей мужской семнадцатой школы, где принял Павлов 48 лет назад педагогическое крещение (ещё до Дворца пионеров). Круг замкнулся настолько символично, что это его самого удивляет: «Я ведь в этом здании (имея ввиду ДХШ) ещё тогда бывал, – говорит Юрий Васильевич, – это был жилой дом, а в подвале такая «малина» собиралась из подростков – вот мы с учителем физкультуры и делали туда профилактические рейды. А один из самых «отпетых» стал первым моим студийцем».

А я думаю: откуда в этом человеке такой дар любви и понимания? Наверное, от его родителей, Василия Матвеевича и Евдокии Дмитриевны, жителей деревни Загорье Владимирской области. Они ведь не стали удерживать талантливого мальчика дома, «при хозяйстве», – и вот он учится в Ивановском художественном училище, которое оканчивает с красным дипломом.

При попытке поступить в институт имени Репина (по старинке зовущийся Академией художеств) у него пропадают несколько лучших учебных работ – возможно, удружили конкуренты. От Ленинграда рукой подать до Таллина (в старом написании) – и там случается инцидент, в ходе улаживания которого впервые он обнаружил в себе педагогические наклонности. И уже в Москве, в Министерстве просвещения РСФСР, удивлялись обладателю красного диплома, желающему стать обычным учителем. Слова «хотите работать на родине Ленина?» заставили сильно забиться его не задетое скепсисом сердце, а вид с Венца ошеломил и наполнил восторгом. Снял комнат ушку, а рулоны с холстами отправил (как ему казалось, навсегда) на чердак. Но тут вмешалась судьба в лице соседа, нашего легендарного Александра Ивановича Маркелычева: «Ты что, с ума сошёл? Такие работы мышам на съедение?» – и свёл Юрия с директором Дворца пионеров. И стал Юрий Васильевич параллельно со школой вести изостудию во Дворце.

И всё же не мог он не прорываться порой к этюднику с красками, не написать красавицу жену или белокурого сынишку, разметавшегося во сне, или есенинский синий вечер с одинокой фигурой самого поэта. Да и стихи всегда жили рядом с художником.

Помню, как, показывая нам репродукцию вечернего пейзажа Левитана с околицей и тусклым диском луны, он прочитал: «По-прежнему с шубой овчинной иду я на свой сеновал…» и дальше. Совпадение есенинских строк с настроением пейзажа было настолько впечатляющим, что до сих пор, глядя на этот пейзаж, я каждый раз слышу эти стихи. Вот так он подводил нас и к Поэзии.

А ведь и у самого Юрия Васильевича накопилось множество стихов, некоторые из которых уже опубликованы. Недостаток профессионального мастерства искупается предельной искренностью. Та же искренность и в живописи. В вестибюле департамента культуры висит очень показательная в этом смысле работа, изображающая субботник – закладку парка Юности на волжском склоне. Большое полотно населено людьми, близкими сердцу автора, – и ох как можно позавидовать такому многолюдью! Тут и семья художника, и великий Пластов в полотняной своей рубахе, и художественная братия помоложе. Судя по тому, что автор этих строк изображён там совсем юным, писалась картина в пору величайших хлопот с художественной школой. Ясно, что о завершённости полотна не могло быть и речи, так и осталось оно искренним и чистым человеческим порывом, без тех умозрительных комбинаций с колоритом и композицией, которые, громко говоря о выучке, нечасто трогают сердце.

В истории русского искусства есть человек, многими чертами напоминающий нашего юбиляра. Это сын крепостного крестьянина Павел Петрович Чистяков, учитель таких замечательных художников, как Суриков, Серов, Врубель, Поленов. Большая золотая медаль по окончании Академии художеств, несколько великолепных этюдов и портретов, и… так и оставшаяся неоконченной «главная» картина его жизни (из древнеримской истории).

Глубокий уход в педагогику, это ежедневное донорство приводит к растворению учителя в учениках. Им это – великая удача, а его грызёт тоска по несвершённому. Но ведь из двух путей – блистать самому или гордиться питомцами – он выбрал самый благородный. Слава такому учителю!

Лев Нецветаев

«Мономах», 2009 г., №4(59)